#Ассинскаябиблиотека#Читаемовойне#75летПобеде#Годпамятииславы#75книговойне Показать полностью...- Ты не спеши, Алексей Алексеевич, но побей их основательно, — сказал на прощанье генерал полковнику Бакланову. — Однако и не задерживайся здесь, а то мы далеко уйдем, не догонишь.
Генерал уехал вперед; полковник остался один возле своего блиндажа, устроенного в ягоднике, в окрестности старого немецкого городка. В этом городке остался немецкий гарнизон, снабженный мощными средствами огня и большим запасом продовольствия и боеприпасов. Немецкому гарнизону был дан приказ держаться здесь без срока, хоть до конца света, пока не прибудет к нему помощь. Полк Бакланова с приданным ему усилением — батальоном тяжелой штурмовой пехоты, батальоном резерва и артиллерией всех калибров, в том числе и самоходной, — оставлен был на месте, чтобы блокировать этот немецкий городок и взять его, тогда как наши главные силы ушли вперед преследовать противника.
Было раннее утро. Бакланов посмотрел в чужое пространство, на город, на дома, тесно умещенные на земле, поднимающиеся по холму к центральной площади; в центре города еще уцелели две готические башни, и к ним была подвешена на траверзах электрическая высоковольтная магистраль. «Вкуса у них нет, — подумал Бакланов, — и скучно нам здесь».
Тоска по родине мучила теперь Бакланова. Он любил русские избы, считая их самым лучшим, самым человечным архитектурным произведением; он любил плетни, полевые дороги во ржи, закаты солнца за далеким горизонтом в орловской степи, он любил видеть женщин-крестьянок, стоящих за штурвалом комбайна, и ему нравился шум ветра в березовых рощах Подмосковья; он вспоминал теперь с грустной улыбкой и деловых сельских воробьев, и белых бабочек над желтыми цветами лишь потому, что все это существовало в России... Здесь, в Германии, был иным и вид природы, и унылый порядок жилищ, аккуратных до бездушности, и сама земля здесь пахла не теплом жизни, но какой-то химией мертвых веществ.
Полковник услышал, как в его блиндаже позвонил телефон и ординарец Елисей Копцов сказал в трубку:
— Алло, «Земля» слушает.
Полковник пошел в блиндаж, там его ожидала работа; система укреплений противника в осажденном городе была ему неясна, о ней были известны лишь общие сведения по опыту истекших боев. Но Бакланов, как любой советский офицер, знал, что он имеет перед собой изобретательного, хитрого противника, творящего в отчаянном сопротивлении разнообразные системы обороны, и без достаточного изучения и разведки укреплений врага нельзя штурмовать город, чтобы не проливать в слепоте напрасно крови своих войск.
Эта неизвестность общего инженерного и тактического принципа, по которому была построена вся система обороны немецкого города, тревожила Бакланова.
Артиллерийский начальник сообщил Бакланову, что он еще вчера вечером накрыл точным огнем шесть дотов в южной части города, помещавшихся в приспособленных зданиях, но утром артиллерийская разведка обнаружила, что из разрушенных дотов три снова ожили в руинах домов, а по соседству, в том же районе, возникли еще пять свежих дотов. Противник вел себя здесь как сказочный многоглавый дракон: ему размозжили огнем шесть голов, а к утру у него отросло восемь. Это было неожиданно и смущало полковника Бакланова.
Он ясно понимал, что вся тайна заключается в той инженерной идее, по которой была сооружена оборонительная система города, но идея-то эта ему была еще неизвестна; однако первоначально победа зарождается именно в истинной разведке тайны противника.
— Что есть четыре? — нараспев, но тихо спросил сам себя ординарец Копцов и ответил: — Четыре есть конечности у живого тела, четыре колеса у телеги спокон века, у круглого года времени четыре...
Алексей Алексеевич прислушался. В блиндаже за бревенчатой перегородкой жил ординарец полковника Елисей Копцов. Когда Елисей имел досуг, он обычно сидел неподвижно и тихим голосом протяжно напевал бесконечное песнопение, служившее ему источником самообразования, развитием ума и утешением. Это была мелодия, подобная звучащему сердцебиению. Алексей Алексеевич уже знал песнопение Елисея и сам иногда в скучные свободные минуты напевал его. Елисей был происхождением из Сибири, и он в свое время доложил полковнику, что песнь эту певали в старинное время в Сибири, а долговечность и прелесть ее состояли в том, что каждый человек мог ее петь по своему смыслу, глядя по душевной надобности, а старое значение песни забыто.
Теперь тоже Елисей успокаивающе произносил нараспев:
— Что есть два? — И сам отвечал себе: — Два есть семья: боец Елисей да жена его Дарья, Дарья Матвеевна любезная моя.
Потом Елисей продолжал другие куплеты: что есть пять, что есть шесть и так далее, — он мог доходить до любого числа, по порядку и вразброд. Алексей Алексеевич спокойно работал над картой под напев Елисея, словно под музыкальный аккомпанемент.
— Что есть один? — провозглашал Елисей.
И держал ответ самому себе:
— Один есть я, боец Копцов, и солнце одно, и в полку один полковой командир.
— Что есть осьмнадцать? Восемь притоков текут в Ангару, десять притоков кормят потоки Шилки-реки. Вот что осьмнадцать — такое число.
— Елисей, а что есть сто? — спросил Алексей Алексеевич.
— Сто есть жизнь, век человека! — провозгласил Елисей. — Сто годов деды наши живали и нам завещали.
В прежний раз Елисей объяснял число «сто» как число роты: сто бойцов и сто человек душ едоков. Он никогда не повторялся и всякий раз определял образ одного и того же числа по-иному. В полку уже получила распространение эта песнь-наука под именем «Слово Елисея».
Бойцы часто в разговоре вдруг спрашивали один другого: что есть тыща или сорок один и даже что есть полтора. Задача заключалась в быстром, правильном и складном ответе, а самый смысл ответа определялся по разуму и усмотрению того, кто отвечал...
Наша артиллерия сразу открыла огонь, сделав несколько залпов, и телефонный зуммер зазвонил на столе полковника.
Начальник артиллерии полковник Кузьмин сказал по проводу о причине огня:
— Я, Алексей Алексеевич, гашу помаленьку доты. Их теперь стало вдруг одиннадцать, а по-моему, их еще больше.
— Что это, Евтихий Павлович? — спросил Бакланов. — Строят они их, что ли, под твоим огнем?
— Построены-то они еще прежде, Алексей Алексеевич, — ответил артиллерист, — но не все еще жить пущены, многие нас молча ожидают. Да не в этом сомнение. Сомнение у меня, Алексей Алексеевич, в том: почему у них и мертвые потом живут. Я накрываю огнем в прах — и доты были, и огневые точки, — а они ставят сызнова в развалины новые пушки и опять живут. Откуда у них питание туда идет, по какой трубе?
— Заходи, Евтихий Павлович, мы подумаем, — сказал Бакланов.
Действительно, каким способом немцы производили замену разбитых пушек новыми, питали их боеприпасами, комплектовали свежими расчетами, приспосабливали под доты прочные здания или ставили огневые средства в руинах, — как это происходило, если наблюдение с земли и с воздуха не обнаруживало никакой деятельности и движения противника на поверхности?
Артиллерийский полковник Кузьмин, войдя в блиндаж, сразу спросил:
— Елисей, что есть сорок и что есть ничто?
— Сорок, товарищ гвардии полковник, есть сумма от сложения ручьев, протоков и речек, что перешел с боем, а также и спокойно наш полк в прусской земле! — сообщил Елисей.
— Точно! — вспомнил полковник Бакланов.
— А ничто есть промежное пространство меж нами и противником! Вот что ничто!
— В этом ничто вся сумма-то и содержится, где вычитают нашего брата-солдата, — улыбнулся полковник Кузьмин.
Полковники стали вдвоем рассматривать план старого немецкого города.
Артиллерист нанес на план отметки дотов и огневых точек по тем сведениям, какие у него были на последний час.
— Что толку, Евтихий Павлович? — сказал Бакланов. — Что толку в этих данных, если разбитый твоими пушками дот опять может жить или возникнуть, как его подобие, в соседнем здании, если мы даже не знаем, сколько же у него всего этих дотов или того, чем он их заменяет, и откуда он берет людей и технику и где у него находятся резервы? И потом — это не война: бить противника на ощупь, давать ему паузы для отдыха. Надо ударить раз, но наверняка и насмерть. А иначе — что толку?
Кузьмин задумался.
— Толку нет, и правда... У него, видишь ли, Алексей Алексеевич, есть бродячие доты за каменными стенами. Вот существо-то, черт его побрал! Это мусорный враг!
— Что же, рушить весь город? — произнес Бакланов. — Здесь нет пока такой необходимости. Это и для нашего огня накладно, это не бой, а немыслимо глупое дело.
— Дурость, конечно, — согласился артиллерист.
— Побольше ума, Евтихий Павлович, — и поменьше огня.
— То-то и дело, Алексей Алексеевич. Елисей, что есть девяносто один?
— Разрешите, товарищ гвардии полковник, ответить после взятия этого немецкого населенного пункта. Не положено отвлекаться мыслью от главной задачи.
— Молодец, Елисей! — сказал Бакланов. — Видишь, Евтихий Павлович, мы с тобой сейчас ошибаемся, что думаем одни. Умен, должно быть, не тот, кто надеется на одну свою голову. Вот когда в огне живешь, тогда думать за тебя некому, тогда ты уж обязан думать один, и один за всех... Елисей, сходи к начальнику штаба, он отдохнул теперь, пусть сейчас же придет...
Когда пришел начальник штаба майор Годнев, Бакланов спросил, какие у него есть сведения об этом городе. Годнев доложил, что он уже беседовал с двумя инженер-майорами о характере сооружений в городе, показывал им план города и данные разведки. Инженеры ничего нового не открыли ему; они сказали, что этот город старой постройки, с большим запасом прочности в городских сооружениях, причем в окрестностях есть месторождения бутового камня, из которого, очевидно, и сложены фундаменты зданий.
— Это нам мало, — сказал Бакланов и стал размышлять: — Дивизия нам тут не поможет, армия тоже едва ли... Ну ладно, вы сейчас же, майор, запросите по радио шифром все данные об этом немецком городе — исторические и экономические. Пусть даст их нам немедленно штаб фронта — для оперативной надобности.
Майор ушел на связь исполнять поручение. Командир батальона, закрывавшего выходы из города на запад, донес Бакланову по телефону, что из города внезапно вырвались шесть средних танков, стремясь прорваться на запад; они сдерживаются противотанковой артиллерией и маневрируют сейчас на западной окрестности города. Кроме того, в тылу батальона, с северо-запада, появилась группа тяжелых танков, четыре машины, но пехоты за ними нет; эти машины стремятся, наоборот, в город; сейчас они находятся в лесной посадке, и по ним также ведется огонь.
Бакланов сообщил Кузьмину обстановку и спросил его мнение: что это значит?
— А ничего особого, — сказал артиллерист. — Фашисты же сволочи, и война идет, а в войне всегда хаос бывает. Если они танки из города выводят, значит, они не желают закапывать их в городе в оборону, значит, им пушки не нужны, у них, стало быть, есть их достаточно. А те четыре, что снаружи в город едут, те из какого-нибудь маленького блуждающего котелка выбрались, а теперь осиротели, отбились и хотели бы домой, ко двору, а у двора чужие части стоят... Пусти ты их свободно, Алексей Алексеевич, навстречу, а я самоходками их из засады накрою. Давай сообразим по карте, как это будет.
Они стали соображать.
— Нельзя, — неуверенно сказал Бакланов. — Я боюсь считать врага глупым. А если это его хитрость, а ведь у меня там батальон? Давай твои самоходки на северо-запад, освободи меня от тяжелых машин.
Он взял трубку и приказал командиру западного батальона:
— Петр Иванович! Поддержи еще маленько их огнем. Против тяжелых сейчас тебе поможем, против средних воюй сам и давай все время их координаты на КП артиллеристам — тебе видней. Как ты думаешь, что ты мне еще хочешь сказать?
— Ясно, товарищ полковник, — ответил командир западного. — Беспокойства большого нету. Я думаю управиться без потерь, у них машины идут не резво, веры у них нету, они пропадут...
Кузьмин ушел на свой командный пункт. Вскоре пришел начальник штаба Годнев.
— Есть новая разведка?
— Ничего нельзя сделать, Алексей Алексеевич. Люди ходили чуть не до центра города, проникали в дома, но дельного ничего не обнаружили и населения не видели.
— А ведь население есть, не могло оно целиком уйти отсюда.
— Не могло... Тот, кто узнал кое-что, не пришел назад, — сказал Годнев. — Две группы разведчиков до сих пор не вернулись, одиннадцать человек.
— А что ты думаешь, майор?
— Трудно. Штурмовать втемную нельзя.
— Нельзя, — сказал полковник. — Этот город надо взять малым боем, но большой разведкой.
— Точно, товарищ полковник, — согласился майор.
— «Точно»! А что «точно»? Как мне надоело это слово! — рассердился Бакланов. — Все говорят «точно» и «точно» — как пластинки в патефоне. А что именно «точно», когда вы не можете предложить плана операции! Ну ладно, извините меня, я еще больше чувствую себя виноватым, чем вы.
Годнев молчал. Немного погодя позвонил Кузьмин.
— Алексеич! — сказал артиллерист. — Четыре тяжелых я изувечил, а средних пока не удается накрыть, они уходят обратно ко двору. Ну как — хорошо или ты недоволен?
— Что хорошего, когда плохо: шесть машин ведь уйдут, и нам еще придется с ними иметь дело! — ответил Бакланов. — Топчемся мы тут зря. Преследовать их! Преследовать их надо в упор огнем по пятам! Загнать их в трущобу, откуда они вышли!
Последние слова Бакланов произнес с тою сухою страстью, которая была свойственна его натуре; он знал, что если мысль бывает временно бессильна, тогда полезно предаться действию, но никогда не быть в нерешительности, и действие всегда подскажет истину и даст решение.
— Есть, товарищ полковник! — ответил артиллерист. — Я сейчас попробую.
— Не пробовать надо, а делать быстро и надежно!.. Пустите им вослед четыре-пять самоходок, две-три установки пусть бьют с ходу слепящим огнем по дотам с ближней дистанции, остальные преследуют танки до конца. Потом сразу мне сообщите результат. Ну все... Действуйте живым боем!
Вскоре прибыл ответ из штаба фронта. В сообщении подробно излагались все сведения об этом немецком городе: количество зданий, их стиль, время постройки, техническая характеристика сооружений, способ планировки, занятия жителей и многое другое. Бакланова более всего заинтересовали экономические сведения о районе, прилегающем к городу; это, оказывается, был старый район маслоделия и сыроварения, а город издавна обслуживал свой район как складское хозяйство и как центр оптовой торговли с потребительским западом Германии. В городе, особенно в средней его части, есть большое число зданий, говорилось в справке штаба, где подземная часть зданий относится по кубатуре к внешней, наземной, как 3:2, потому что в подземной части находятся помещения с постоянно пониженной температурой для хранения продовольственных товаров — сливочного масла и сыра главным образом.
— Вот что мне нужно было! — обрадовался Бакланов.
Он вызвал начальника штаба, и вместе с ним они заново прочитали план города. Здания в центре города имели два, три, иногда четыре этажа; здания стояли близко одно к другому, их внешний объем поддавался довольно точному расчету; однако подвалы под ними не могли быть по глубине равными высоте зданий, и все же они были на 3/2 больше объема наземных зданий, — следовательно, подземные помещения распространялись в ширину, но тогда они должны были занимать почти всю площадь в центральной части города.
Бакланов до войны был землеустроителем; он умело прикинул на счетной линейке кубатуру подземных помещений и нарисовал на плане города приблизительное очертание расположения подвалов — наименьшую площадь, которую они должны занимать.
— Ясно теперь? — спросил полковник у майора Годнева.
— Не совсем, Алексей Алексеевич.
— Ясно. Они соединили все подвалы города в один лабиринт промежуточными тоннелями, а кверху — почти в каждый монументальный дом — у них есть вертикальные шахты-выходы, по ним они и маневрируют: каждый дом может быть дотом и через полчаса им не быть. Вот в чем была загадка. В этом складском лабиринте под землей у них техника, боеприпасы, гарнизон, даже цивильные немцы, а наверху у них огневые расчеты и оперативные группы. Я думаю, они туда даже танки свои закатывают...
Резкие близкие разрывы зашатали блиндаж, и две мыши появились на полу, словно ища защиты возле людей.
Ординарец Елисей подошел к полковнику и стал во
Оставить сообщение: